Верность Любимову доказывается
не словами, а на подмостках!

Интервью с Валерием Золотухиным

Сергей Кузнецов: Начнем с вашего детства. Вы родились на Алтае недалеко от села, в котором родился В. Шукшин. Это правда?
Валерий Золотухин: По Алтайским меркам это не совсем рядом, это в 180 км. от нас. Там нужно сделать большой крюк, переправиться через реку, выйти на Чуйский тракт. Но, в общем-то, это рядом. А по пути мы заезжаем еще к Михаилу Евдокимову. Такой вот «бермудский треугольник».
С. К.: Встречались ли вы в Москве с Шукшиным, как земляки.
В. З.: Мы встречались только как коллеги, вынужденные сидеть в одной гримерной на Мосфильме. Он заканчивал «Калину красную», а я снимался в фильме «Каждый день доктора Калинниковой». Такая получилась интересная перекличка корней слов в названиях фильмов. Мы здоровались.
С. К.: А вы знали, что являетесь земляками?
В. З.: Наверняка знали. Но вы представляете Василия Макаровича? Это человек сдержанный, суровый. В 1973 году в журнале «Юность» вышла моя повесть «На исток-речушку к детству моему». В 1969 году вышла картина «Хозяин тайги». Обо мне писали и говорили. И наверняка Шукшин знал обо мне. Но он никогда не приглашал меня в свои картины. Мы здоровались, но не общались. Потом я уже встретил его теплоходом на Оби: однажды я увидел идущий по реке корабль «Василий Шукшин».
Теперь я почти ежегодно участвую в шукшинских чтениях на его родине в Сростках.
С. К.: В детстве вы упали и вынуждены были долго лечить ногу, ходили на костылях…
В. З.: Я лежал в Горном Алтае, в Чемане 3 года, привязанный к койке. Потом ходил до 9-го класса на костылях.
С. К.: Вы уже тогда участвовали в школьной самодеятельности?
В. З.: Я с детства пел, читал стихи. От природы у меня был звонкий голос. Помню, лежа в санатории, мы даже с соседом проводили соревнования: кто дольше будет орать. Я выигрывал эти соревнования. В пионерской дружине этого санатория не было запевалы, и они меня попросили им быть. Я говорю: «Если меня примете в пионеры, то буду запевать». И они вынуждены были повязать мне галстук в первом классе.
Я верил в свои силы, и эта вера меня спасла. К 9-му классу я еще не освободился от хромоты. Она была незаметна, но для специалиста была видна. Но я обманул все приемные комиссии, и никто ничего не заметил.
С. К.: А вы были уверены, что поступите в Москве в театральное училище?
В. З.: Я был уверен, что стану артистом. А вот поступлю ли я сразу в московское училище или мне придется поступать потом в провинциальное, например, в Новосибирске (ближе к Алтаю), я не знал.
Но то, что я буду работать на подмостках драматическим артистом, я не сомневался. Ведь сначала Смоктуновского не приняли ни в один московский театр. Великого артиста Мордвинова отчислили из ГИТИСа за профнепригодность.
Бывает, однако, что человек подает большие надежды с первого курса, а потом из него ничего не получается.
С. К.: И вы поступили в ГИТИС?
В. З.: Да. Я учился на отделении артистов музыкальной комедии (на оперетте). Там же нам преподавала актерское мастерство режиссер театра Моссовета Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф. И она меня сразу готовила в свой театр. Руководил театром в то время Юрий Александрович Завадский. И я уже с 5-го курса работал в театре Моссовета. И они же обещали взять в театр и мою жену, Нину Шацкую, с которой мы учились вместе в ГИТИСе. Но ее туда не взяли.
Второй педагог А. Гутиерис (испанец, из детей, прибывших к нам в 1937 году) сказал мне, что Любимов создает новый театр (а они вместе преподавали в цыганской студии). Мы пришли с моей тогдашней женой, Ниной Шацкой, к Любимову на пробы, и он нас взял. И я перешел из театра Моссовета в театр на Таганке в 1964 году.
С. К.: А проходили пробы?
В. З.: Мы показали Любимову отрывок из оперетты без аккомпанемента. Тогда он только формировал труппу, и было очень большое движение. Кто-то уходил (такие, как Калягин, Эйбоженко, Любшин), кто-то приходил…
С. К.: Главная роль в фильме «Пакет» была до приема на Таганку?
В. З.: День рождения театра считается 23 апреля 1964 года. Через год нашему театру будет 40 лет. А я пришел в конце мая 1964 года. Во втором спектакле «Герой нашего времени» я уже играл Грушницкого. А в фильме "Пакет" я снялся в 1965 году. Я репетировал на Таганке «Павшие и живые», и меня заметил режиссер Владимир Александрович Назаров.
С. К.: Я слышал, что Любимову понравился этот фильм.
В. З.: Тогда Юрий Петрович был более демократичен. Он не боялся, что его переплюнут в славе его артисты. Как артист, он сделал мне комплимент, что это очень хорошая кинематографическая работа. Уже потом все наши работы в кино он не принимал, считая их халтурой. По-моему, это защитная реакция всякого Хозяина. Все, что не его, не принимается. Эту позицию можно понять. Я как-то пробовался у режиссера Данелии на фильм «Афоня». Когда мы ехали с ним мимо театра на Таганке, я спросил: «Георгий …. , а вы были у нас в театре?»
— Нет, — ответил он.
— Почему?
И он мне сказал такую фразу: «А вдруг понравится…».
Я подумал — шутка. Но потом понял, что мощные, сильные Художники, создавая свой художественный мир, свою эстетику, боятся чужого влияния. Они ограждают себя от этого. Поэтому и Любимов не принимал того, что мы делали на стороне. Он считал, что настоящее искусство только у него.
С. К.: Я знаю, что самый ваш любимый спектакль это «Живой». Расскажите о судьбе этого спектакля.
В. З.: Действительно, это мой самый любимый спектакль. По-моему, это самый лучший спектакль Юрия Петровича. «Живой» — это судьбоносный спектакль и для театра, и для моей биографии.
«Живой» появился у А. Т. Твардовского в «Новом мире» в 1966 году. А в 1967 году я уже начал репетировать роль Кузькина на Таганке. Уже было ясно, что это очень мощное произведение. Спектакль закрыли.
Может быть, я не уходил из Таганки потому, что у меня был Кузькин и он держал меня. Я ждал момента выхода спектакля 21 год!
И вот, в 1989 году по возвращению Любимова этот спектакль все-таки увидел свет! Конечно, если бы спектакль вышел в 1968 году, я бы проснулся, как Москвин после «Царя Федора…».
С. К.: Вы ведь играли в «Вишневом саду» в постановке Эфроса…
В. З.: Встреча Эфросом — это отдельный роман, отдельная книга. Работать с этим выдающимся режиссером — огромное актерское счастье и везение. По приглашению Любимова он сначала ставил на Таганке «Вишневый сад». Я играл Петю Трофимова. Высоцкий играл Лопахина, а Демидова — Раневскую. А потом он уже пришел работать главным режиссером театра на Таганке по причине отсутствия Юрия Петровича.
С. К.: А правда ли, что труппа его не приняла, и была травля?
В. З.: Сейчас меня никто не послушает. У меня есть своя точка зрения, и она мне кажется абсолютно правильной. Но существуют и другие мнения, в том числе — точка зрения Любимова. Мне кажется, что Эфрос спас театр. Какую роль в его судьбе сыграло такое назначение — это вопрос другой. Что сопутствовало принятию решения самим Анатолием Васильевичем, нас не касается. Но то, что такой выдающийся режиссер начал мощную работу в театре, оставленном другим выдающимся режиссером, спасло театр.
Мы же были оставлены. Это мы сейчас выдумываем красивые слова… Но мы были покинуты.
С. К.: И был шок?
В. З.: Конечно. Мы писали письма, мы пытались вернуть Юрия Петровича.
А. В. Эфрос поставил на Таганке «На дне», «Вишневый сад», «У войны не женское лицо», «Пикник на обочине», не говоря уже о «Мизантропе», который принес мне лучшую, быть может, роль на театральных подмостках. Классическую роль в классическом спектакле.
Недавно мой младший 23-летний сын ходил в Малый театр на спектакль «Правда хорошо, а счастье лучше». Он вошел в дверь после спектакля, смотрит на меня (а накануне он ходил на Таганку и смотрел «Театральный роман» и «Маркиза де Сада»), а затем и говорит: «Почему ты не работаешь в таком театре? У тебя никогда не было мысли уйти из вашего шоу? Ведь ты же можешь так играть, как играют они!».
— Ты что, Сережа, — говорю я ему, — хочешь сказать, что я прожил жизнь зря? Что все, что было — напрасно? Ты сейчас видишь не тот театр на Таганке. Сейчас не то время. Это был великий театр своего времени. Другое дело — классический театр — это на все времена.
Год назад я был в Малом театре. И вдруг поймал себя на мысли: ведь я уехал из села Быстрый Исток Алтайского края для того, чтобы играть в Малом театре, на этой сцене. Тогда были живы Ильинский, Жаров, Пашенная… А я мечтал
сыграть Хлестакова в партнерстве с
Ильинским — городничим.
Я думаю, что в свой предсмертный час или год я приду в Малый театр и скажу: «Ребята! Дайте мне сыграть на вашей сцене!».
Есть определенная тоска по классическому театру. Поэтому я играл Павла I в театре Российской Армии, поэтому я играю Кина IV в антрепризе в театре Антона Чехова. Недавно я играл там спектакль «Цена» Артура Миллера в партнерстве с Олегом Басилашвили и Еленой Сотниковой. Играем мы этот спектакль раз в месяц с огромным удовольствием. Играем традиционную пьесу. Настоящий актер не может без таких ролей.
С. К.: Уже много лет назад Эльдар Рязанов снял 4-серийный фильм, посвященный Высоцкому. В этом фильме меня поразило ваше откровение, когда вы рассказали о моменте вашей ссоры с Высоцким. Вернее, об обиде Высоцкого на то, что вы согласились репетировать Гамлета. Тогда вы сказали, что являетесь человеком дисциплинированным и привыкли выполнять приказы. Если бы вы отказались репетировать Гамлета, уволил ли бы вас Любимов?
В. З.: Нет. Он бы назначил другого. Какая разница. Любимов предлагал репетировать и Бортнику, и Филатову. Но когда он мне предложил, я сказал: «Юрий Петрович, только через приказ. Я не буду репетировать просто по устному распоряжению». Приказ был вывешен. И теперь он найден, спустя много лет. В нем значилось, что на вторые роли назначались все новые исполнители. Не только на роль Гамлета, а на весь состав.
С. К.: Но Высоцкого это все же очень обидело…
В. З.: Каждый актер боится соревнований, ревнует. Со стороны Любимова это была дисциплинарная мера к Высоцкому. С другой стороны, то, что Высоцкий обиделся и сказал, что уйдет в другой театр в день премьеры Гамлета в новом составе, говорило о том, что он очень ценил меня, как актера. Это первое. И второе. Он обиделся, что я, его друг, согласился репетировать его роль. Он потом говорил: «Если бы Любимов предложил мне сыграть Кузькина, я бы отказался».
Видите ли, в чем дело. Кузькин — это Кузькин. Это роль крестьянская, характерная. А Гамлет — это вершинная роль мирового репертуара. И даже то, что я просто репетировал и работал, принесло мне колоссальную пользу. Я никогда не верил, что сыграю Гамлета. Это был бы другой спектакль. «Гамлет» был рассчитан на энергию, на поэтическую силу и на индивидуальность Высоцкого. В другом театре Высоцкий никогда бы не сыграл Гамлета. И это было всем понятно.
Но наши отношения не разрушились от этого назначения. Нужно быть идиотом, чтобы подумать, что Высоцкий — организм такого высокого создания, мог порвать со мной из-за этого.
Ведь на роль Гамлета сначала был назначен Губенко, а потом пришел Высоцкий. Он играл после Губенко все роли, например, Керенского в «10 днях», в «Павших и живых», в «Добром человеке»… Театр — есть производство. И он понимал, что второй исполнитель необходим. Высоцкий обиделся, потому, что очень дорожил дружбой. Он говорил: «Дружба для меня все».
Приказу этому не суждено было исполниться. Но он цели своей достиг. Любимов, как артист, знающий психологию актера по собственному опыту, понимал, что дублер заставляет первого исполнителя дисциплинированее относиться к своим обязанностям.
С. К.: Один из известных театральных режиссеров Москвы как-то сказал: «Я бы выгнал Высоцкого, если бы он у меня срывал спектакли». А если бы Любимов все-таки уволил Высоцкого? Что бы было с Высоцким? Что бы было с Таганкой?
В. З.: Не надо говорить, о том, что бы было. Во-первых, Любимов Высоцкого увольнял. У того, кто говорил такие слова, никогда не было Высоцкого. Он может говорить так про Золотухина, Ефремова, Табакова, Смоктуновского — про кого угодно. Я могу поставить любую величину. Но Высоцкий — он не укладывался в эти рамки. Это другая субстанция. И Любимов это прекрасно понимал. То, что можно Юпитеру, не дозволено быку.
В спектакле «Владимир Высоцкий» была сказана фраза, которую почти никто не замечает. А сказана она была сразу, после смерти артиста: «Высоцкий был прекрасный русский поэт. И это было в нем самое ценное».
И Любимов это понимал. Он интуитивно осознавал, что нужно просто загрузить Высоцкого работой и тем самым продлить его физическое существование. И назначение Золотухина на роль Гамлета тоже в этом смысле носило подобный характер.
С. К.: Любимов, как представляется, жесткий режиссер. На репетициях он ругает актеров, если их игра ему не нравится. Дает ли он поблажку вам — ведущим актерам Таганки — по сравнению с молодежью?
В. З.: У Любимова ни к кому поблажек нет. Он обращается одинаково, как с молодежью, так и с народными. И, конечно, это создает некоторый дискомфорт на репетициях. Юрию Петровичу 85 лет. А Золотухин для него как был ученик, так и остался. Если молодой студентке 17 или 18 лет, то она для Любимова такая же ученица, как и Золотухин. Но он не учитывает, что для таких студентов или молодых артистов Золотухин тоже является уже авторитетом. А для Любимова — нет. И происходит разрушение.
Через год, два такого одинакового обращения со мной и с молодыми артистами, они быстро научиваются ломать авторитеты. И самого же Любимова они могут перестать уважать. Да, Любимов, как он говорит, "сдирает штампы", но в конечном итоге результат может получиться обратный.
С. К.: Можно вспомнить, как Ефремов оберегал мхатовских стариков…
В. З.: Ну, что мы будем сейчас учить Любимова, как ему себя вести. Пусть он все делает, как привык. А те, кто могут приспособиться к таким требованиям, те и выживают.
С. К.: Теперь вопрос, который я задавал и Никите Высоцкому. Ваши знаменитые дневники. Вы писали их давно. Прогнозировали ли вы реакцию публики после их опубликования? Не страшно ли было потерять друзей и знакомых?
В. З.: Ожидаемые результаты меня достаточно огорчили. Я получил плевки не от тех, от кого ожидал (от своих друзей, артистов и т.д.), а от фанатиков, защищающих и оберегающих от меня имя Высоцкого. Но, наверное, я потерял каких-то своих добрых знакомых. Например, Алла Демидова сначала обиделась, а когда отошла, купила книгу, прочитала еще раз ее всю, то сказала: «Мне очень понравилось».
Я отношусь к этому философски: мало ли что я про себя читаю. Про меня пишут в интернете черте- что: что я женат на той, которую вообще никогда не видел, что я кумир «Спид-инфо»… Что же я буду обижаться на все на это. Один очень уважаемый актер позвонил мне. Я спрашиваю: «Ты не звонил мне целый год. Ты что, обиделся?».
— Обиделся. А потом подумал. Валера, ты что, святой?
— Нет. Не святой.
— Значит, ты можешь ошибаться?
— Могу.
— Ну, так и все, и все дела…
Дневник нужно уметь читать. Люди, обижающиеся на автора, не до конца читают. Они обижаются за те строчки, которые написаны про них. «А вот про других, — говорят они, — Золотухин написал правду». И так каждый.
Я сегодня, например, про Губенко пишу одно, а завтра — другое. Потому, что мне важен не Губенко, взятый отдельно, а я в Губенко. Я рассматриваю себя. Вот это лаборатория одной души. Вот я запишу вечером или завтра утром наш разговор с вами: как вы на меня смотрели, какие вопросы задавали, что слушали, что вас интересовало… Говоря о других, мы все время пишем о себе. Ведь я пишу дневники с 17-ти лет ежедневно. Я иду на Нобелевскую премию, или, во всяком случае, на рекорд Гиннеса (такого феномена нет: чтобы 50 лет ежедневно наблюдать за собой!). Это как бы жизнь человека, снятая скрытой камерой. И это не только дневник Таганки. Это о времени и о себе. Там видно, как человек меняется.
С. К.: Никита Высоцкий сказал, что эти дневники вообще бесценны — и для театра, и для музея Высоцкого.
В. З.: Я думаю, что да. Я не знал тогда, в 17 лет, что я встречу Высоцкого. Я тут прочитал в одной заметке по поводу моих же дневников: «Какими бы ни были талантливыми и знаменитыми Демидова, Золотухин… даже Влади — все равно они проходят в орбите Высоцкого не более, чем знакомые». С этим можно спорить. Но такая точка зрения существует.
С. К.: Я считаю, что автор этой заметки глубоко ошибается. Просто талантливые люди притягиваются друг к другу, и их орбиты сближаются. И, кстати, Валерий Золотухин войдет в историю не только, как популярный актер театра на Таганке, но и как известнейший киноактер.
Вы часто снимались в фильмах вместе с Высоцким. Можно вспомнить фильмы: «Интервенция», «Единственная», «Как царь Петр арапа женил», «Маленькие трагедии»…
В. З.: Во время съемок фильма «Интервенция» произошел один частный эпизод: мы с Высоцким, как Герцен с Огаревым, дали клятву — друг без друга не сниматься. Это был 1967 год. Это была пора нашего потрясающего общения с великим кинорежиссером Геннадием Полокой. В картине работал замечательный художник Михаил Щеглов. «Интервенция» была изуродована цензурой. Но как картина задумывалась, и как мы работали в ней — это было великолепно!
С. К.: Геннадий Иванович Полока — большой друг нашего журнала. Я заметил, что в своих дневниках вы о нем очень хорошо пишете…
В. З.: У меня к нему великое уважение. Ему, собственно, на «Интервенции» жизнь и сломали, запретив фильм. Я писал письма Брежневу, Косыгину, Подгорному, ходил, собирал подписи, ездил в Ленинград. Я помню, как Нифонтова отказалась подписывать, и я стирал уже напечатанную на листке ее фамилию.
Я уже снялся в «Пакете», и «Интервенция» был моим вторым фильмом. В «Интервенцию» меня привел Высоцкий. А я его «тащил» в фильм «Хозяин тайги». Хотя мы пробивались одновременно, но режиссер фильма был мой — Владимир Александрович Назаров. Он снял фильм «Пакет», «О друзьях-товарищах», «Пропажа свидетеля»… Я у него в фильме «Инженер Прончатов» спел песни.
Потом наши пути в кино с Высоцким стали расходиться. И это совершенно естественно…
С. К.: «Бумбараш» — один из великолепных фильмов российского кинематографа и одна из ваших самых удачных ролей. В прошлой нашей беседе вы сказали, что песни Юлия Кима во многом повлияли на этот фильм…
В. З.: Повлиял сам образ Кима. Образ человеческий и творческий (поэтический). Ю. Ким, как человеческая субстанция, во многом определил все. Он — Моцарт чистой воды, он добрый гений.
Его песни, действительно, определили стилистику фильма. А образ его — улыбающегося человека с открытой душой, с всечеловеческой тоской, и вместе с тем озорной и веселый, стал образом моего Бумбараша. Если Маяковский лепил себя с Ленина, то я лепил образ Бумбараша отчасти с Кима.
С. К.: А артист Таганки Смирнов случайно попал в этот фильм вместе с вам? Он довольно выразительно сыграл там Гаврилу.
В. З.: Это я его рекомендовал. Мы, артисты Таганки, всегда «тащили» своих. Я в этот же фильм пригласил Дупака, директора нашего театра. Потому, что Николай Лукьянович тогда отпускал нас легче на съемки.
С. К.: Вы снялись с Высоцким в трагическом фильме о разрушенной любви «Единственная». Не хотелось ли вам, чтобы концовка была более оптимистическая? Чтобы ваш герой простил героиню, которую сыграла Проклова?
В. З.: Как раз концовка в фильме оптимистическая. Я последними частями в фильме, наоборот, не доволен. Цензура не позволила Хейфицу закончить картину так, как написано у Нилина. Ведь Коля Касаткин в такой ситуации вообще погибает, просто спивается. Он другой женщины, кроме своей Единственной, вообще не представляет. Он женится, разводится, но думает все время о ней. Так же, как и она. В подтексте этого фильма очень много заложено…
С. К.: И последний вопрос. Опять, возвращаясь на Таганку. Алла Демидова сказала, что какое-то время дух Высоцкого присутствовал на Таганке, а сейчас уже он ушел. А вы что на это скажете?
В. З.: Присутствие Высоцкого каждый чувствует индивидуально. Молодые актеры пришли и чувствуют: здесь, на этой сцене играл Высоцкий. С этим режиссером он делал «Гамлета». С этим партнером он играл.
Здесь же есть еще и связь через меня. Как-то я встретил одного человека. Он поздоровался, а потом говорит: «Можно пожать вашу руку. Это я хочу поздороваться с Высоцким».
Есть мистическое присутствие его в стенах этого театра. Если Алла Демидова уже его не чувствует, то это ее умозрительное заключение. Конечно, лет через 50, когда наш прах уже весь выветрится, тогда не будет этого чувства.
Мне вспоминается классический пример из биографии Алексея Дикого. Когда он ставил какой-то спектакль в Малом театре, (а он был страшный матершинник) Пашенная сказала ему: «Как вы можете так ругаться! По этой сцене ходил Ленский!». На что Дикий ответил: «Эти подмостки уже три раза после этого перестилались!».
И Любимов, кстати говоря, придерживается этой позиции. Он нехимерный человек. Ну, ходил Ленский, и дальше что? Он уже свое сделал. Теперь вы работайте!
В свое время, когда Юрий Петрович уехал, ребята доказывали верность ему — бросить театр и уйти. А моя позиция была такова: сохранить репертуар, сохранить спектакли Любимова. Верность Любимову доказывается на подмостках, а не словами!